ХОЛОКОСТ
Души, опаленные войной,
И сердца, омытые слезами,
Наша память, словно часовой,
Неотступно следует за нами.
Кровь и слезы в ней переплелись,
Ее молчанье много громче грома,
Шесть миллионов душ в ней улеглись
Родных, любимых, незнакомых.

И казалось, что в России всюду
Все мы исчезать обречены.
Но в который раз свершилось чудо
После страшной мировой войны.
В мраке лжи и антисемитизма
В мире безпросветном и глухом
Снова ожил дух иудаизма
И борьба за наш еврейский дом!
Не отцы детей своих учили.
Не было у них об этом слов.
Дети сами мудрость находили
Для себя, детей и для отцов!

Может быть поэтому смогли мы
Выжить без своей родной земли.
Даже если жизнь невыносима,
Пусть. Но за отцами дети шли.
Пусть не все. Но шли.
Сквозь смерть и годы,
Зависть, злобу и неправдивый суд.
Нищету, болезни и невзгоды,
Двухтысячелетний наш галут!
В этом веке в море преступлений
Власть социалистов началась
И в судьбе последних поколений
Связь времён почти оборвалась.

Только рабские узоры выжег
В душах удушающий галут.
Всё у нас. И всё как будто втрое!
Гордость преуспевшего раба
И самоотверженность героя-
Всё дала еврейская судьба!
Что хотели,то у нас и брали:
От имущества до жизни всей,
Но всегда себе мы оставляли
Воспитание своих детей!

ГАЛУТ.

Тоненькой цепочкой поколений,
Всюду виноваты без вины,
Мы идём столетьями мучений,
Властью зла всегда окружены.
Где они, кто властвовал над нами?
Только в нашей памяти живут
Память праздников-борьба с врагами
Будни-удушающий галут.
Это чудо, что смогли мы выжить,
Сохранить и Тору и Талмуд!

В моря впадают реки, но полней
Во век моря от этого не станут.
И реки, не наполнивши морей,
К истокам возвращаться не устанут.
Несовершенен всякий пересказ:
Он сокровенный смысл вещей нарушит.
Смотреть вовеки не устанет глаз,
Во веки слушать не устанут уши.
Что было прежде- то и будет впредь.
А то, что было – человек забудет.
Покуда существует эта твердь,
Во век под солнцем нового не будет.

Сказал Экклизиаст: все- суета сует!
Все временно, все смертно в человеке.
От всех трудов под солнцем проку нет,
И лишь Земля незыблема вовеки.
Проходит род – и вновь приходит род,
Круговращенью следуя в природе.
Закатом заменяется восход,
Глядишь: и снова солнце на восходе!
И ветер, обошедший все края,
То налетевший с севера, то с юга,
На круги возвращается своя.
Нет выхода из замкнутого круга.

Отвечайте же во имя чести
Племени несчастного в веках,
Мальчики, пропавшие без вести,
Мальчики, погибшие в боях.
***
Вековечный запах униженья,
Причитанья матерей и жён.
В смертных лагерях уничтоженья
Мой народ расстрелян и сожжён.
***
Танками раздавленные дети,
Этикетка "Юд" и кличка "Жид",
Нас уже почти что нет на свете,
Нас уже ничто не оживит.

Разве всё, чем были мы богаты,
Мы не роздали без лишних слов?
Чем же перед миром виноваты
Эренбург, Багрицкий и Светлов?
***
Жили щедро, не щадя талантов,
Не жалея лучших сил души.
Я спрошу врачей и музыкантов,
Тружеников милых и больших.
***
И потомков храбрых Маккавеев,
Кровных сыновей своих отцов,
Тысячи воюющих евреев -
Русских офицеров и бойцов.

Родина, и радости, и горе
Я с тобой делила на века,
Обожгла недоброю любовью
Русского шального мужика.
***
Лорелея, девушка на Рейне,
Светлых струн зелёный полусон,
Чем мы виноваты, Генрих Гейне,
Чем не угодили, Мендельсон?
***
Милые полотна Левитана,
Доброе свечение берёз,
Чарли Чаплин с белого экрана,
Вы ответите на мой вопрос?

Маргарита Алигер

Родину себе не выбирают.
Начиная слышать и дышать,
Родину на свете получают
Неизбежно, как отца и мать.
***
Дни стояли серые, косые,
Непогода улицы мела.
Родилась я осенью в России,
И меня Россия приняла.

Он, опустивший глазки долу,
Блаженно внемлет "Протоколу"...
Что много лет во тьме пылился,
Зато сейчас - вот, пригодился.
***
Зачем? Чтоб на врага сорваться,
За все проблемы отыграться,
И в руки взяв топор и вилы,
Позвать погромщика - дебила.
***
Ведь все евреи на планете -
Мужчины, женщины и дети-
Им словом названы вонючим.
Такой вот фобией он мучим.

Он не в ладах с образованием,
Культура - не его призвание,
Его стихи - разгул разрухи,
В "котлетах" вечно трутся "мухи".
***
И сам, бываючи под "мухой",
Для укрепления силы духа,
Всегда сварливо - неуживчив,
Патологически прилипчив.
***
Моралью он не озабочен,
И в споре - хамоват и склочен,
И занят очень важным делом:
Борьбой с еврейским "беспределом."

Лик антисемита
Хотите, расскажу открыто
Я вам про лик антисемита?
Кто ищет рьяно и повсюду
Хрестоматийного иуду.
***
Он - неудачник, жизнью битый,
Людьми и богом позабытый,
Он - вздорен, туп и неулыбчив,
Душою злобен, не отзывчив.

Прекрасней и праведней участи нет.
Я верю - не зарастёт никогда
Дорога твоя, пряма и горда,
Живая кровинка страданий твоих
Во мне, непокорном, и в детях моих.
Спят. И нездешняя эта тревога
Смотрит задумчиво, нежно и строго
В чуткие сны их бессонных ночей.
Это глаза наслезнённые кровью
Родины- мученицы моей,
Это сведённые болью брови
Матери- мученицы моей.

Орда патриотов из черной сотни
Держит присягу по делу Бейлиса.
Те, кто убивал, забыты и прокляты,
Тот, кто убит, навек успокоился.
Как эхо звучат изуверские вопли
В последней трагической роли Михоэлса.
Дитя революции, страшен твой жребий:
По смерти пойти в поруганье отребью.
И всё же завидовать надо тебе,
Твоей удивительно чистой судьбе:
Родиться в тюрьме, в такой стране,

В жизни короткой твоей не будет
Ни жажды свободы, ни даже страха.
Не завертевшись в людской кутерьме,
Дитя тюрьмы, ты умрёшь в тюрьме.
Так не бывает с обычными семьями,
Чтоб вымерли все от единого семени,
Но в нашей стране, от убийств усталой,
Я знаю: так будет, ведь так бывало.
Солнечный свет, затмевая, летели
Куриные перья погромной метели,
Смердя перегаром во славу Господню,
Зловещие гимны надсадно хрипелись.

Вешних сосулек шальная капель
Не проточится в твою купель.
Отец твой хотел, чтоб родился сын -
Бомбометатель в него и в мать,
Чтоб в Алексеевский равелин
На смену ему пошёл умирать.
Но ты не дождёшься отцовской доли,
Тревоги отцов, рождённых на воле,
С их неудачами и победами
Будут тебе навсегда неведомы.
Того, чем от века радостны люди,
Ради чего шагают на плаху,

Строки завета слезами откапав
Нужно самой пробежать по России
Вольным кочевьем сибирских этапов.
В самой надёжной из всех одиночек,
Силясь проникнуть двойную тюрьму,
Маленький, нежный, живой комочек
Бьётся под сердцем, вторя ему.
Так будешь биться всю ночь до света
И снова пока не смеркнется,
Ты никогда не дождёшься лета,
Дочь террористки - смертницы.
Ты не узнаешь, как весело ждать
Первый порыв грозового дождя,

Как распорядок тюремный нуден:
Жалкий мирок местечковых забот,
Нищенский запах селёдочных буден,
Сдобный угар ритуальных суббот.
Нищих пророков надменная вера
Чертою оседлости окружена,
А за окном неуютная, серая,
Жестокая и чужая страна.
В этой стране, что века оболванена,
Сжата в тисках мракобесия сонного,
Будут хлеба изобильнее манны
И небеса лучезарней сионовых.
Только не ждать появленья Мессии.

Трудно поверить, что мы когда-то
Были молоды, злы и горды.
Не по плечу нам досталась мука
Из мрака и хлада нашей тюрьмы.
Мы завещаем далёким внукам:
Будьте мужественнее, чем были мы!
Вот так по традиции со времени оно
Мы проповедовали безверие
В сибирских ссылках Российской империи,
В купе столыпинского вагона,
В бетонных могилах застенков Берии.

Слово моё неподкупным свидетелем
Горькую правду не даст подсластить.
Декабрь стал достояньем легенды,
Но мы, декабристы, отнюдь не герои.
Мы - мелко злобствующие интеллигенты
Благонамеренного покроя.
Мы - патриоты без роду племени,
Апостолы вольности без креста,
Подлая, ржавая немь безвременья
Ссохлась коростой на наших устах.
Мы рады амнистии как щенята,
Забывши побои при виде еды.

ТЕМНИЦЫ ФАРАОНОВЫ
Плесень на стенах дворцовых громад,
Запах Невы тлетворен и душен.
Тридцать лет коронованный кат
Пытал и насиловал наши души.

Тридцать лет мы гордились цепями
При жизни причислившись к лику повешенных.
Мы думали: Будет нам вечная память.
Прости нам гордыню, Господь, многогрешных.

Но если когда-нибудь наши дети
Нас пригласят на суд и на стих,

Нам здесь под ярким солнцем жить,
Детей растить. И счастье строя,
Творить, надеяться, любить,
Да ощущать тепло покоя.
Года, как птицы в даль летят,
И мы их молча провожаем,
Стране еврейской шестьдесят,
Над нею звезды ярче в мае.
Слышна небесная свирель,
Да звуки древнего шофара,
Тишрея, Ава и Адара…
О, сердце мира – Исраэль!

Дав право жить у трёх морей,
У вод холодных Иордана,
Он Авраамовых детей
Явил природой первозданной.
Две тысячи галутных лет
Нас память жгла неумолимо,
Мерцают тени от комет
Над стенами Иерусалима.
Как гладь Кинерета манит!
А Махпела сердца тревожит.
Давыдов щит покой хранит,
Хеврон ночами души гложет…

О, сердце мира – Исраэль!
Явился со страниц библейских,
Через Маcсады цитадель,
У гор великих Иудейских,
В мир кипарисов и олив
Земли Святой обетованной,
Пустыню солнцем озарив,
Ведь освятил Творец нас манной!

Нас удушить пытались в грязном гетто,
Сгноить в могилах, в реках утопить,
Но несмотря, да, несмотря на это,
Товарищ Алигер, мы будем жить!
Мы будем жить, и мы еще сумеем
Талантами и жизнью доказать,
Что наш народ велик, что мы, евреи
Имеем право жить и процветать.
Народ бессмертен, новых Маккавеев
Он породит грядущему в пример.
Да, я горжусь, горжусь и не жалею,
Что я еврей, товарищ Алигер

Не любят нас за то, что мы - евреи,
Что наша вера - остов многих вер,
Но я горжусь, отнюдь я не жалею,
Что я еврей, товарищ Алигер.
Недаром нас, как самых ненавистных,
Подлейшие с жестокою душой,
Эсэсовцы жидов и коммунистов
В Майданек посылали на убой.

Нас сотни тысяч, жизни не жалея,
Прошли бои, достойные легенд,
Чтоб после слышать: "Это кто, евреи?
Они в тылу сражались за Ташкент!"
Чтоб после мук и пыток Освенцима,
Кто смертью был случайно позабыт,
Кто потерял всех близких и любимых,
Услышать вновь: "Вас мало били, жид!"

ОТВЕТ ИЛЬИ ЭРЕНБУРГА
МАРГАРИТЕ АЛИГЕР
На Ваш вопрос ответить не умея,
Сказал бы я - нам беды суждены.
Мы виноваты в том, что мы - евреи.
Мы виноваты в том, что мы умны.
Мы виноваты в том, что наши дети
Стремятся к знаниям и мудрости людей.
И в том, что мы рассеяны по свету,
И не имеем Родины своей.

В красивом солнечном закате ты Его любовь увидеть можешь,
Когда оттенками цветов окрашены, искусно, необыкновенно, небеса,
Когда, быть может в первый раз, пройдясь босым, ты для себя откроешь,
Как освежает и вселяет чувства необыкновенные, вечерняя роса.

И в голубых просторах моря, ты проявление Его любви увидишь
Услышишь в шуме волн, когда тревожит твое сердце ласковый прибой,
И до конца поняв любовь Творца, ты жизни суету возненавидишь,
И осознание такой любви очистит душу и вселит в неё покой.

А.А. Шальнев

Ты постарайся разглядеть, понять любовь Творца,
Её увидишь, размышляя о красе Его чудесного творения
Не будь похожим на того беспомощного и нелепого глупца
Который хоть года прожив, не смог увидеть прелести дарения

Ты проявление Его любви услышишь в трелях соловьев
Которые ласкают и тревожат слух, душе приносят вдохновенье,
В желтеющих полях подсолнечника, которых не видать краев,
И появляется восторженное и незабываемое ощущение,

Имануил Глейзер
ПАМЯТИ ЖЕРТВ ХОЛОКОСТА
Я надену звезду Давида
В день всемирной еврейской скорби.
Мне ни капли не будет стыдно
Этой жёлтой звезды позорной.
Я надену её как Память
О шести миллионах евреев.
То же самое было б с нами,
Если б мы родились в то время.
Нас бы так же сгноили в гетто,
Растреляли во рвах и ярах...
Разве можно забыть об этом?
Эту память время не старит.
Знаем точно, что нас сожгли бы
В бухенвальдской, в освенцимской топке...
Разве мир придёт под оливы,
Если будем беспечны и робки?
Разве станет обычным шрамом
Эта кровоточащая рана,
Если нам продолженьем драмы
Угрожают из Тегерана?
Если в мире большом и малом
Всё плодятся тёмные силы
И со свастиками вандалы
Оскверняют наши могилы?
Да, у Памяти груз тяжёлый,
Но его сохранить должны мы,
Чтоб с нагрудной звездою жёлтой
Вновь не стать крематорским дымом.
Новый век и те же обиды?
Чем их вырвать навеки с корнем?
Я надену звезду Давида
В день всемирной еврейской скорби

Вечерний лист, излучина и плёс,
И над старинным переулком эхо...
Как мне открыть в душе ворота слёз,
Чтоб кончилась кровавая потеха?
Я рано утром подойду к окну
И отодвину жалюзи и шторы,
Чтобы услышать музыки волну
И душ, вчера ушедших, разговоры.
Останови карающую руку,
Разлей евреям радости вино!
Мы терпим все одну большую муку,
Ведь сердце у Израиля одно.
Февральский дождь тревожно ждёт земля,
Как Негева ручьи воды весенней;
Мы смоем кровь, и оживут поля
Соединённым плачем поколений.
И я, как ты, заплачу и пойму:
Вчерашний стон - моей души утрата.
Вс-вышний ждёт - мы возопим к Нему!
А мы стоим без слёз над кровью брата...
Останови карающую руку,
Разлей евреям радости вино!
Мы терпим все одну большую муку,
Ведь сердце у Израиля одно.

Вечерний лист, излучина и плёс,
И над старинным переулком эхо...
Как мне открыть в душе ворота слёз,
Чтоб кончилась кровавая потеха?
Я рано утром подойду к окну
И отодвину жалюзи и шторы,
Чтобы услышать музыки волну
И душ, вчера ушедших, разговоры.
Останови карающую руку,
Разлей евреям радости вино!
Мы терпим все одну большую муку,
Ведь сердце у Израиля одно.
Февральский дождь тревожно ждёт земля,
Как Негева ручьи воды весенней;
Мы смоем кровь, и оживут поля
Соединённым плачем поколений.
И я, как ты, заплачу и пойму:
Вчерашний стон - моей души утрата.
Вс-вышний ждёт - мы возопим к Нему!
А мы стоим без слёз над кровью брата...
Останови карающую руку,
Разлей евреям радости вино!
Мы терпим все одну большую муку,
Ведь сердце у Израиля одно.

СЛЕД НА ЗЕМЛЕ
Молодому солдату, погибшему в бою
Какой оставил на Земле ты след
В свои неполных девятнадцать лет?
Не обзавёлся сыном и женой,
Друзья и девушки прощаются с тобой,
Убиты горем мать и твой отец,
Сестра, которой в горе под венец.
Нет, ты не зря военный свой берет
Надел в неполных девятнадцать лет.
Успел с оружьем миру показать –
Не будем беззащитно погибать,
Не будут толпы женщин и детей
Гореть в огне под гогот палачей.
Страна живёт – и в ней живёт твой след,
Солдат, погибший в девятнадцать лет.

Сказал Эклизиаст: Все суета сует!
Все суетно, все смертно в человеке
От всех трудов под солнцем проку нет,
и лишь Земля незыблима вовеки.
Проходит род и вновь приходит род,
круговращенью следуя в природе.
Закатом заменяется восход, глядишь,
и снова солнце на восходе.
И ветер, облетевший все края,
то налетевший с севера, то с юга,
на круги возвращается своя.
Нет выхода из замкнутого круга.
В моря впадают реки, но полней
вовек моря от этого не станут.
И реки, не наполневши морей
к истокам возвращаться не устанут.
Несовершенен всякий пересказ.
Он сокровенный смысл вещей нарушит.
Смотреть вовеки не устанет глаз,
вовеки слушать не устанут уши.
Что было прежде, то и будет впредь.
А то, что было, человек забудет.
Покуда существует эта твердь,
во век под солнцем нового не будет.

БАБИЙ ЯР
Сентябрь сорок первого года…
Как вспомнишь – так в сердце пожар.
Всему человечьему роду
позором ты стал, Бабий яр!
Как много в числе «двести тысяч»
пустых и безликих нулей!
А сколько же букв надо высечь
на гранях гранитных камней,
чтоб список хотя бы составить
простых, неприметных имен,
хранящий в себе нашу память
об ужасах темных времен!
Где те двести тысяч улыбок,
сияющих в зеркале глаз?!..
Да разве гранитные глыбы
могли б заменить их сейчас?!
Где те двести тысяч Вселенных –
бескрайних душевных миров,
сплетенных из мыслей бесценных,
мечтаний, несказанных слов?!..
Давайте помянем казненных
ни в чем не повинных людей
и ими, увы, не рожденных,
не видевших мира детей!

Александр Городницкий
ОСВЕНЦИМ

Над проселками листья — как дорожные знаки,
К югу тянутся птицы, и хлеб недожат.
И лежат под камнями москали и поляки,
А евреи — так вовсе нигде не лежат.
А евреи по небу серым облачком реют.
Их могил не отыщешь, кусая губу:
Ведь евреи мудрее, ведь евреи хитрее, —
Ближе к Богу пролезли в дымовую трубу.
И ни камня, ни песни от жидов не осталось,
Только ботиков детских игрушечный ряд.
Что бы с ними ни сталось, не испытывай жалость,
Ты послушай-ка лучше, что про них говорят.
А над шляхами листья — как дорожные знаки,
К югу тянутся птицы, и хлеб недожат.
И лежат под камнями москали и поляки,
А евреи — так вовсе нигде не лежат.

Дыша перегаром ДЕМЕНЮКИ ,
Начнут торопливо стрелять из винтовок ,
Их пуля в меня , в мою память летит,
И в памяти этой я тоже виновен.
И падают в ров не зажженные звезды ,
И желтые звездочки падают ниц ,
И коршун над ними со свастикой черной ,
Бульдозером черным кружит и кружит .
Под слипшимся с кровью слоями назема
Хочу я кричать , но кричать не могу ,
Мне слышится плачь по шести миллионам ,
По тем , средь которых по ныне лежу .