евреи хорошие люди пока они разбавляют прочих а как вместе поселяццо это караул

и.... ни одного молоканина.. В Сибири от молокан остались только названия поселений: Субботино и т.п. (юг Красноярского края), да еще в краеведческих музеях материалы можно найти. В минусиснком музее им. Марьтянова (кстати, он сам был из казанских выхристов, приехал в Минусинск по собственной инициативе и огромный след в местной истории оставил) Интересные были там личности. Кому интересно - см. в моих альбомах про краеведческий музей им. Мартъянова

По-видимому, я начал все-таки бабушке нравиться, и она хотела найти хоть какие-то аргументы в мою пользу — передо мной появилась тарелка с прозрачным бульоном и тонкие сухие хлебцы, которые я попытался есть, как обычно едят хлеб. Бабушка вновь пришла в отчаянье: «Боже мой, он не знает, как таки это едят люди. Мальчик, покроши мацу в бульон и уже ешь!» — и начала по-еврейски просить Бога, чтобы он простил ее за то, что она разрешила такому грешнику войти в свой дом.
Я начал есть, стараясь выглядеть прилично, но меня, по-видимому, выдавало выражение счастья и довольства, проступившее на лице. Бабушка внимательно на меня смотрела: «Мила, этого ребенка не кормили неделю, он меня разорит» — и вышла на кухню.
Вернулась она с двумя тарелками: на одной была куриная шейка, фаршированная мукой и шкварками, а на другой — кусок курицы с черносливом. Разумеется, я все это подмел и поблагодарил бабушку. «Что, холомей, наелся? Если нет, утром наешься обязательно», — сказала она, опережая мой ответ.
Было уже очень поздно, от еды меня разморило, и глаза начали слипаться, однако оказалось, что отход ко сну тоже не самое простое дело, во всяком случае, в этом доме. Мила продолжала молчать и улыбаться, отделываясь односложными «да» и «нет». Сидела, сложив руки на коленях, и, глядя на нее, я испытывал чувство пронзительной нежности, и тень печали касалась моей души своим темным крылом: она была совсем рядом и, в то же время, где-то далеко. Молчаливая женщина-тайна, наваждение, которое будет преследовать меня многие годы, — впрочем, бабушка могла говорить и за двоих, и за троих.
«Мила, раз у нас гость, мы должны хорошо подумать, где его положить. В моей комнате он спать не может, с тобой я тоже его не оставлю: ведь он начнет к тебе приставать — и не говори мне, я знаю лучше. Мы дадим ему кресло у входа и не станем его обижать: я поставлю ему на столик горячий чай с пряностями, а если он не станет к тебе приставать, утром получит настоящий еврейский завтрак». Возможно, я пренебрег бы любым завтраком, в том числе и еврейским, но усталость и сытость сделали свое дело: выпив стакан чаю, я крепко уснул, сидя в кресле. Проснулся оттого, что мне было невыносимо жарко, — разделся и, успев подумать, что все равно все спят и им должно быть безразлично, насколько я одет, уснул снова.

и в подмосковье- воскресенск.....и еще в названиях ансамбля- кровавая суббота
черная пятница
воскресенье

Утром меня разбудил солнечный луч, светивший мне прямо в лицо, — я машинально поднялся с кресла, сделал несколько шагов и увидел спящую Милу. Из окна бил нестерпимо яркий свет, в его сплошном потоке плясали пылинки, и казалось, что вокруг ее головы сияет нимб. Волосы, разметавшиеся на подушке, отливали золотом, во сне она улыбалась, а под простыней, натянутой почти до подбородка, угадывался силуэт ее тела. Не ощущая своей наготы, я стоял рядом с ней и тоже улыбался, а когда она открыла глаза, вдруг увидел, что они необычайного, редчайшего, фиалкового цвета. Она была похожа на Элизабет Тейлор, и на какой-то миг все показалось нереальным, невозможным, захотелось ущипнуть себя, чтобы убедиться, что это не сон.
Мила смотрела своими необыкновенными глазами так, как не смотрела на меня ни одна женщина — в этом взгляде не было ни удивления, ни мечущегося испуга, ни вожделения. Среди тысяч и тысяч слов и оттенков я не могу подобрать подходящего слова: она смотрела на меня восхищенно? приветливо? умиротворенно? Нет, все не то, все неточно: в этом взгляде были и нежность, и радость, и лукавство... Не удержавшись, я поцеловал ее в розовую, теплую со сна щеку, после чего, испугавшись собственной смелости, быстро выпрямился, а она протянула руку и благодарным, ободряющим жестом коснулась моего бедра. В ту же секунду я увидел всю картину в огромном старинном, висящем на стене, зеркале — увидел себя, будто со стороны, будто бы ее глазами: стройный, ладный, с длинными мышцами и мужественным разворотом плеч, смуглая кожа, своевольная шевелюра и вдохновенное лицо. Одним взглядом, единственным жестом она сумела подарить мне меня, и это гораздо больше, чем подарить весь мир, ведь тому, кто живет в разладе с самим собой, мир не нужен.
Мне казалось, что я очень долго смотрел в зеркало, но это было только мгновенье. «Сейчас проснется бабушка, уходи скорее!», но бабушка не только проснулась — она уже стояла в коридоре и смотрела на меня с нескрываемым презрением. Я немедленно вспомнил, что меня защищает только узкая полоска плавок, и мне страстно захотелось одеться, но жестокая бабушка схватила меня за локоть и втащила обратно в комнату. «Он к тебе приставал!» — безапелляционно заявила она. Мила, успевшая накинуть халатик, сидела на постели и смеялась: «Нет, бабушка, не приставал — он пришел пожелать мне доброго утра». — «По-твоему, он выбрал для этого самый приличный вид?».

Мое смущение куда-то испарилось, я вновь чувствовал себя невидимкой и поэтому попробовал оправдаться: «Я просто не подумал...». — «Мила, ты слышишь это — он не подумал надеть штаны! Разве еврейские мальчики не делают этого перед тем, как идут говорить доброе утро?». Мила смеялась до слез. «Бабушка он всю ночь спал в кресле, честное слово». — «А то ты думаешь, я не проверяла, что он там себе делает? Но теперь же он не спит!». — «Так ведь утро, бабушка...». Я не выдержал и прыснул, за что был немедленно наказан. «Что ты еще голый стоишь перед старой женщиной? Почему ты уже не прыгнул в окно от такого позора?».
Я не стал прыгать в окно, а предпочел все же одеться и умыться. Бабушка позвала нас завтракать, и на пороге кухни я просто остолбенел. Стол был уставлен невиданными яствами: на овальном фарфоровом блюде, в окружении зелени, лежала, немного изогнув хвост, щука (меня поразило, что она совершенно целая), стояли салатницы и тарелки с едой, которая соблазнительно выглядела и благоухала, но я с трепетом ожидал, что сейчас опять начнется экзамен, что да как называется, и был совершенно растерян.

На кухню заглянула Мила и попрощалась, сказав, что очень торопится и завтракать ей некогда, — она лукаво улыбнулась мне и исчезла.
Я еще не знал, что мне предстоит привыкнуть к ее внезапным появлениям и столь же неожиданным уходам, привыкнуть к чувству, что каждая встреча может оказаться последней, что я научусь подчиняться ритму ее жизни и не задавать вопросов.
Бабушка недовольно нахмурилась, но ничего по поводу исчезновения Милы не сказала. Думаю, что на моем лице отразились все оттенки растерянности и смущения, поэтому она стала накладывать мне на тарелку еду. «Кушай, мальчик, — если бы ты был евреем, ел бы так каждую субботу. Не каждый день: каждый день мы не можем себе этого позволить... Вот это цимис, нравится?». Могло ли это не нравиться?! «А вот это? Ты знаешь, что это такое?» — указала она на щуку. Чтобы не опростоволоситься, я осторожно ответил: «Рыба». — «Нет, мальчик, это фаршированная рыба!». — «С мясом?» — спросил я радостно, думая, что смогу поддержать разговор.
Бабушка посмотрела на меня с сочувствием, как на слабоумного. «Холомей, как рыба может быть фарширована мясом! Рыбу фаршируют ее собственным фаршем и никаким другим!». — «Не понимаю, — признался я, — как же это делают?». — «А зохн вэй, я фарширую рыбу уже столько лет, сколько ты еще не жил, так зачем тебе теперь это знать?», однако природное любопытство не покидало меня. Я внимательно пережевывал, боясь подавиться рыбной костью, но мои старания были тщетны: мне не попадалось ни единой косточки. Заметив мою сосредоточенность, бабушка рассмеялась: «Мальчик, ты можешь жевать это смело — все лишнее я вынимала оттуда неделю».
Я живо себе это представил и тоже рассмеялся. Потом мы вместе убирали со стола, и где-то между ее добродушным ворчанием и бесконечным разочарованием по поводу того, что я не еврей, выяснили, что у меня никогда не было бабушки. На это она ничего не ответила, но с той минуты мы подружились, и я много раз приходил к ней в гости даже без Милы — помогал по дому, выносил мусор, бегал по магазинам. Так, в одну из наших встреч, бабушка вполне серьезно сказала мне: «На самом деле, мальчик, все люди евреи, только не каждый об этом знает. Ты тоже хороший человек, я поняла это сразу».

Молокане в основном остались в Армении, не северном побережье Севана, там и названия поселений русские.

Минусинский пассионарий - Бондарев Тимофей Михайлович (1820-98) — крестьянин, сектант, крестьянский философ, переписывался с Л.Н. Толстым, основатель села Иудино - лидер субботников, одного из направления сект еудейского направления.
Биография его - см. в коментах к его фотографии
***********.odnoklassniki.ru/profile/85616014299/album/233635144411

За мои многолетния странствия сделала для себя вывод,что временами людская молва права... немного о Крыме.;)) Бабушка моя украинка по отцу,ето чтобы не было нареканий)) Пару лет назад понесло меня в Крым. По натуре я не гламурная,не злобивая. Прилетела в аеропорт Киева и началось! Меня держали час! Спрашивали наводящие вопросы,типа как будет носки и хлеб по-французски))) Затем я чуть не опоздала на свой реис в ялту. Один день был просто богат на хамство)) к счастью понимала ,что с людьми делает квартирный вопрос ,и нехватка средств.. В общем и целом картина сложилась не ахти.. Как мне обьяснил один мой знакомый,в Сталинские времена почти весь цвет культуры и науки *етих красивейших мест был выслан на севера,а их особняки заняли Нквдшники-головорезы..В общем и целом,шокировало меня многое там