Снова от крови на рельсах мокро.
Мир, как открытая рана.
Станции лондонского метро —
родственницы Беслана.

Рельсы на станции детства Зима
с бабочками узорными,
странно, что в мире, сходящем с ума,
вы еще кем-то не взорваны.

Каждый автобус, вагон, магазин —
завтра, быть может, могильники,
где по хозяевам из руин
плачут щенками мобильники.

Наша планета — всемирный перрон
вместе с детьми грудными.
Господи, хоть бы треклятый террор
сделал всех сразу родными!

Как же звонили бесстыднейше вы,
наши сограждане злобные,
в радиостанцию «Эхо Москвы»
после трагедии в Лондоне.


Торжествовала звонков канонада:
«Так им и надо! Так им и надо!».


Зависть не прячется по углам —
бедам чужим она рада:
«Лишь бы им плохо —
пусть хуже и нам.
Так им и надо! Так им и надо!».


Наш доморощенный сталинский Рим
вычеркнул слово «пощада»,
тыча в арену пальцем кривым:
«Так им и надо! Так им и надо!».


Мне этой радости мерзкой природа
памятна с тридцать седьмого года.

В душах — гулаговских пил вжик да вжик.
Страхом все мы облучились,
и ненавидеть злорадно «чужих»
мы на своих обучились.

Дух сердобольной Руси не исчез,
как потайная лампада.
Только боюсь, чтобы вновь не воскрес
рук обвинительных радостный лес:
«Так им и надо! Так им и надо!».


Взорваны наша страна и судьба,
взорвана русская тайна.
Может, мы все — только клочья себя,
взорванные несрастаемо?
В чем же английская здесь вина,
если рычат мохнато
наши ворчатели, наша шпана:
«Так им и надо! Так им и надо!».

Родины разными могут быть,
но при войне и терроре
разве не может объединить
общая родина — горе?


Горю друг друга откроем двери.
Разве не пели и мы «Типерери»?

Разве не лили бабы неграмотные
cлезы на фильме о леди Гамильтон?

Cлушая про Сталинград, англичане
шапки когда-то снимали в молчаньи.
Разве под мессершмитную музыку
не прорывались их транспорты к Мурманску?
Там заморожены павшие в битвах
в айсбергах — родичи будущих битлов...

И не накажут ли муками ада
Нас за постыдное: «Так им и надо!»?

(Евгений Евтушенко)

__________________
Если человек чувствует боль - он жив. Если человек чувствует чужую боль - он человек.