Итак, мы удостоверились, что находимся на острове. Около него есть и другие острова: Ирландия, которая, будь ей позволено, с охотой оттолкнулась бы от Англии к середине Атлантики; остров Мэн, где родятся бесхвостые кошки; острова Джерси и Гернси, где говорят на средневековом диалекте французского языка; остров Сарк, правительница которого не позволяет завозить автомашины, и другие. Но главным остается остров Британия, для которого Европа – это не Европа, а континент... Да и сами европейцы (континентальные!) поглядывают на Британию как на нечто обособленное, с жизнью, не похожей на их собственную. С давних пор этот остров в холодном море вызывает интерес самобытностью, оригинальностью уклада и традиций, странностями, которые, впрочем, вполне устраивают самих бриттов. ...А теперь прямо в Лондон – сердце острова.

Я знал, что на предприятиях района работает много иммигрантов – выходцев из Вест-Индии, Африки, Пакистана, и поинтересовался, почему никого из них не видно в клубе. Мои прогрессивные хозяева смутились: – Видите, устав рабочего клуба не допускает членство «цветных» рабочих. На заводе у нас нет дискриминации, мы вместе боремся, бастуем, помогаем друг другу, но отдыхать предпочитаем порознь. Боюсь, что наши жены не согласились бы танцевать с «цветными», да и вообще у них другие нравы и привычки. Но им никто не мешает создавать свои собственные клубы, что они и делают... Мой друг даже принес копию устава, где было ясно сказано, что приглашать в рабочий клуб «цветных» не разрешается. Мне хотелось поскорее уйти из этого «демократического» клуба. Я как бы прикоснулся к больному месту общества, убедился, что это не пустые слова, когда говорят, что «имперская», «островная» психология жива и в среде рабочего класса.

Расскажу еще об одном эпизоде, оставившем у меня тяжелый осадок в душе. Английские друзья пригласили меня в рабочий клуб промышленного района в Северном Лондоне. По вечерам здесь собираются рабочие местных заводов и фабрик с женами – отдохнуть и повеселиться. В большом зале, за столиками, с кружками пива сидели веселые завсегдатаи клуба. На небольшой эстраде выступал самодеятельный оркестр, танцевали пары. В соседней комнате играли в карты. Собравшиеся время от времени хором пели популярные песни. Обстановка была непринужденная, семейная, товарищеская.

Империя рухнула. Мы наблюдали робкие симптомы революции, когда низший класс с тревогой заметил, что он и впрямь оказался на самом низу общественной пирамиды. Но тут начали прибывать сотни тысяч людей, на которых он мог глядеть свысока в своей собственной стране. Приезжие брались за самую грязную, черную работу, селились в страшных трущобах. Они были даже иного цвета, так что никто не мог бы принять их за представителей нашего низшего класса. Теперь они подвергаются незаслуженным унижениям и оскорблениям, которые обычно предназначались для отбросов общества, – они, дескать, грязны, ленивы, нечистоплотны, нахальны (то есть ведут себя так, будто нет никакого классового деления). Пройдет еще немного времени, и они будут окончательно осуждены. Если им удастся установить в своем доме ванну, их все равно обвинят, что они хранят в ней уголь. Итак, империя оказывает последнюю величайшую услугу метрополии: из Тринидада и Барбадоса, из Индии и Африки она шлет своих сыновей спасать нашу классовую систему?. (Д. Фрост, Э. Джей, там же.) Могут сказать, что против «цветных» иммигрантов выступает не английский народ, а правящие круги, реакционные организации. Я погрешил бы против истины, если бы не упомянул проходившую на моих глазах демонстрацию лондонских докеров в защиту расиста Инока Пауэлла, призывавшего запретить въезд «цветных» иммигрантов. Незадолго до этого те же докеры выступали с выражением солидарности с далеким народом Вьетнама. Но они оказались отнюдь не на высоте, когда речь зашла о мнимой конкуренции рабочих-иммигрантов, которой пугают английский рабочий класс расисты.

Аэропорт Хитроу стал свидетелем многих трагедий. Из Кении летели с женами и детьми тысячи людей; они становились в очередь «для подданных Соединенного королевства», предъявляли иммиграционному чиновнику британские паспорта с «двухспальным левою» и искренне думали, что через пять минут они смогут направиться в «свою» столицу – Лондон. Не тут-то было. Нежелательных британцев сажали в самолеты, летящие в обратном направлении. Но в Кении и Уганде их уже не принимали, у них требовали въездную визу, как у любого иностранца. Было несколько случаев, когда людей направляли из Хитроу в Голландию, а там власти сажали их на самолет, скажем, во Францию, откуда их отсылали еще в какую-либо страну, и они путешествовали и месяц и два: ведь у них больше не было родины. В кармане лежал британский паспорт, который на поверку оказался картонкой с никчемными листками бумаги. Британия отказалась от детей своей империи! ...Итак, мы проходим иммиграционный контроль. Чиновник вежлив и расторопен. Проверка визы, штамп, пожелание хорошо провести время в Англии, мимоходное замечание о погоде. Дальше зал, где пассажир получает багаж и предъявляет его таможенникам. На Хитроу есть нововведение, рассчитанное на совесть пассажиров. Если пассажир везет предметы, подлежащие досмотру, он должен идти к столу, над которым горит красный сигнал. Но можно двинуться и к зеленому сигналу – здесь нет досмотра. Таможенный чиновник, правда, имеет право открыть чемодан, если он не уверен в честности человека, но, как правило, он ограничивается вопросом о том, откуда прибыл пассажир, и ставит мелом свой знак на багаже. Не берусь судить об эффективности этой системы в борьбе с контрабандой, но она намного ускоряет процедуру. Это – большое преимущество, если учесть чудовищную загруженность лондонского аэропорта. Можно, наконец, проститься с аэропортом Хитроу. Но что это? В просторном зале ожидания с метлой и тележкой для мусора движутся женщины в странном одеянии: шаровары до щиколоток, шаль на голове. Где я видел их раньше? Вспомнил: на Индостанском полуострове! Действительно, это пакистанки, те, кому все же удалось иммигрировать в Англию. Они прошли через все рогатки, доказали свою «британственность», Ну, что же, если формальности соблюдены, живите в Англии и работайте... подметальщицами в залах аэропорта Хитроу, уборщиками мусора на улицах, чернорабочими. Но только не посягайте на хорошо оплачиваемую работу коренного британца!

Наиболее дальновидные выходцы из Индии и Пакистана привяли местное гражданство. Другие (а их были десятки тысяч) двинулись в путь – на «родину», то есть в Великобританию. Британский паспорт открывал беспрепятственный въезд, без визы, без особых разрешений. Ведь им всегда внушали мысль, что они «британцы», вот они и воспользовались своим правом. Ах, как негостеприимны оказались англичане! Заботы были десятилетия, проведенные в колониях, где они жили за чужой счет. «Коренные британцы» писали на стенах лондонских домов лозунг: «Сохраним Британию белой!» Пакистанец или индиец мог размахивать британским паспортом где-нибудь там, в Африке, но это же не значит, господа, что он и в самом деле... британец! «Белая» реакция шумела, гудела, протестовала и... действовала. Правительство приняло закон, ограничивающий число «британских» подданных небелого цвета, которым ежегодно разрешается въезд в Англию, да и то если у них есть здесь родственники и работа.

Мы уже говорили, что в лондонском аэропорту есть особая очередь для проверки паспортов «подданных Соединенного королевства». И вот иммиграционные власти с ужасом заметили, что именно эти очереди становятся бесконечными. В соседнем зале уже давно прошли контроль иностранцы, а здесь все еще толпа. Англия словно проснулась и обнаружила, что «подданные Соединенного королевства» бывают разных цветов... В колониях бывшей империи миллионы людей считались британскими подданными и обладали британскими паспортами. Так было, например, в Кении и Уганде, куда в свое время переселились многие пакистанцы и индийцы. Большей частью это были лавочники, ростовщики, ремесленники. Англичане называли их «цветными» и внушали, что они стоят на несколько ступеней выше местных африканцев. Но вот африканские колонии стали независимыми государствами. У «цветных», считавших себя оплотом Англии среди масс африканского населения, был выбор: принять гражданство африканского государства или числиться «британцами», то есть оставаться на положении иностранцев со всеми вытекающими из этого последствиями.

В Индии недавно подняли вопрос о возвращении знаменитого брильянта «Кох-и-Нур» («Гора света»). В 1850 году Ост-Индская компания подарила его королеве Виктории. Легенда гласила (ее удобно придумал кто-то из англичан), что если правитель Британии будет носить этот камень как украшение, англичане потеряют Индию. Поэтому брильянт не был вставлен в королевскую корону. Уловка не помогла: Англия давно потеряла Индию. «Кох-и-Нур» поднялся в цене, как говорят, до 10 миллионов фунтов стерлингов и лежит под стеклянным непробиваемым колпаком в лондонском Тауэре. Индийцы пояснили, что камень был похищен из Индии персидскими завоевателями. Затем англичане отняли его у персов. Индия считает, что он принадлежит по праву ей и должен находиться не в Тауэре, а в национальном музее в Дели. Индийский представитель говорил, прямо скажем, мягко. По русской пословице все выходит проще: вор у вора дубинку украл. В середине нашего столетия рухнула великая империя. Если раньше солнце не заходило над Британской империей, то ныне, по словам одной из лондонских газет, приходится мириться с тем, что солнце восходит в Маргете и заходит у островов Силли. С трудом привыкают англичане к мысли, что больше нет у них колоний, от которых зависело их благополучие, и где к их услугам было любое сырье и дешевые руки. От колониального угнетения зависел и высокий жизненный уровень английских рабочих. Потеря империи – это и психологическая травма для англичан и экономический удар, который заставляет их отныне жить – или стараться жить – по средствам. Колоний почти не осталось. Но люди, именуемые подданными Великобритании, остались там и создали для Лондона проблему.

Англичанин жил в далеких имперских владениях не ради удовольствия: его влекла жажда наживы и обогащения. Он требовал, чтобы его обслуживал сонм «туземных» слуг. У любого среднего английского чиновника в Индии должны были быть один - два «бера» – лакея, «мали» – садовник, «ая» – нянька для детей, «боварчи» – повар и поваренок, «чоукидар» – сторож, «джамадар» – уборщик, конюх (до автомашин) и другие слуги, в зависимости от положения и состояния хозяина. Накапливая деньжишки, превращаясь в спесивого «набоба», англичанин мечтал о возвращении в Англию, когда отставным военным или чиновником он сможет купить усадьбу в «Саде Англии» – графстве Кент – и жить безбедно до конца своих дней. Он богател за счет угнетенных народов, оставаясь для них чужаком и господином. Имперская психология утвердилась прочно, в душе англичанин был убежден, что народы колоний были обязаны служить Англии. Ему и в голову не пришло бы пригласить к себе на ужин простого малайца или кенийца. Жить десятилетиями в этих странах, брать почти даром продукты труда их народов – это естественно; предложить этим людям жизнь в Англии, где им хоть частично возвратили бы то, что было у них отнято,– это неестественно. В конце концов, Англия – для англичан... «Все мы знали, что наше процветание зависело от колониальной империи и свободы мореплавания, гарантией которых был Королевский военно-морской флот, а поэтому к флоту, армии и нашей администрации в Индии относились с уважением и благодарностью. Промышленность, торговля были уделом тех, кто пал так низко, что думает лишь о наживе. Если напоминали, что Сесиль Родс награбил несколько миллионов фунтов, то его прощали на том основании, что это не было целью его экспедиций, а лишь побочным продуктом его благородного империализма». (Д. Фрост, Э. Джей, там же.) Иногда экономическая эксплуатация колоний сочеталась с прямым грабежом. Откуда взялась «Игла Клеопатры» на набережной Темзы в Лондоне? Как попали в Британский музей скульптуры с Акрополя? Сколько раз Греция настаивала на возвращении похищенных английскими учеными и исследователями произведений искусства.

За последние годы многие англичане (у кого есть на то деньги) устремляются в отпуск в Испанию. Они облюбовали два прибрежных района – Коста Брава и Коста дель Соль. Быстро-быстро они превратили их в два уголка Англии, и, говорят, летом здесь редко услышишь испанскую речь. Местные торговцы тоже приспособились к гостям: вывески теперь пишутся на двух языках. Может быть, англичане посещают рестораны, чтобы полакомиться испанской «паэллой» или щупальцами осьминога? Ни в коем случае! Везде готовят яйца с беконом, ростбиф, йоркширский пудинг, пирог с говядиной и почками и подают доброе шотландское виски и разливное пиво. Появились английские таверны, а ловкий делец открыл даже забегаловку с «фиш энд чипс», где, как и в милой сердцу Англии, жареную рыбу и картофель подают в обрывке газеты (не знаю, идет ли на это «Таймс» или мадридская «Информасьонес»). «Зачем же ехать в Испанию, если Испания вас не интересует?» – спрашивал я. «О, сэр, какое нам дело до испанцев, было бы побольше солнца!» – отвечали мне.