Лондон резко разделен на районы по классовому признаку. Рабочий никогда не сможет поселиться в Кенсингтоне, Мэйфер или Белгравии – этого не позволяют его средства. Но преуспевающий делец или финансист, в свою очередь, не станет искать жилища в Тауэр-хэмлетс, на Собачьем острове или в другом рабочем районе Ист-Энда. Английский интеллигент тоже не будет искать квартиру в Мэйфер – дороговато, но не станет селиться и на Собачьем острове. Таким образом, каждый знает «свой шесток». Никаких ограничений или запретов жить там, где вам хочется, конечно, нет. Ограничение одно: деньги. Они и определяют статус лондонца, подсказывают, где ему надлежит иметь квартиру или дом. Один из таких обособленных островов Лондона, где люди селятся из-за нужды и отсутствия средств, – это Ист-Энд (то есть Восточный конец). Это обширные неблагоустроенные районы, тянущиеся вплоть до доков на Темзе. Иногда их именуют «трущобами Лондона». Но будем справедливы: трущоб в полном смысле этого слова в Лондоне уже нет (хотя они еще есть в Глазго, Манчестере и других городах). Это не трущобы, а просто грязные, неухоженные, бедные кварталы, где живут рабочие, мелкие служащие, бедняки. За последние годы муниципалитеты Ист-Энда начали кое-какое жилищное строительство, хотя дома строятся здесь и победнее, попроще, поскучнее. Пока что новые муниципальные здания еще не меняют общего унылого облика Ист-Энда. Как правило, это узкие, темные улочки, где ветер носит грязь и обрывки газет, где жилые дома чередуются с серыми заборами портовых складов. Я говорил о зелени Лондона. Так вот, ее нет в Ист-Энде. Нет садов, нет парков. Не верьте названиям: «Модная улица», «Цветочная улица», «Переулок лилий»,– это пустые, мрачные закоулки, с ветхими, черными стенами домов, с лавчонками, торгующими дешевым хламом.

«Хозяева» Лондона ведут активную куплю-продажу. Кажется невероятным, что человек может продать, скажем, площадь, пару кварталов или целую улицу многомиллионного города. Но вот миллионер Эллерман запросто купил в личную собственность всю улицу Грэйт Портлэнд-стрит и кусок Оксфорд-стрит у прогоревшего аристократа. Герцог Бедфордский владеет частью района Блумсбери. Ему, правда, в свое время не повезло: он вложил 2 миллиона фунтов в царские займы, и пришлось продавать земли. В это время началось строительство лондонского университета. И управляющий землями герцога сказал (как будто он говорил о старом кресле или диване): «Мы решили продать университету площади Гордон-сквер и Тевисток-сквер, а также прилегающие улицы...» От аристократов не отстает и англиканская церковь, владеющая с незапамятных времен землей, в том числе в Лондоне. Управление церковными землями имело в 1966 году капитал в 336 миллионов фунтов. В его руках около 20 тысяч домов и целые кварталы Центрального Лондона. Церковь ведет бурную деятельность по скупке и продаже земли в городе и не стесняется тем, что в ее ведении находятся участки Ист-энда с беднейшими кварталами, где она из года в год повышает арендную плату. К земельным «китам» принадлежит и королевская семья, владеющая в Лондоне парками и такими улицами, как Риджент-стрит... Но на смену уже приходят новые богачи, фабриканты и торговцы, агенты по скупке земель и биржевые спекулянты, рвущие на куски огромный Лондон. Автор нашумевшей книги «Земельный бум» Марриот рассказывает, что спекулятивная лихорадка особенно охватила Лондон в последний год войны. Предприимчивые дельцы, предвидя победу союзников, хватали друг у друга из рук участки лондонского Сити, разбомбленные фашистами. Когда началось восстановление города, они продавали эту землю, наживая миллионы фунтов или сдавая их в аренду банкирам, торговым и промышленным компаниям.

В самом центре Лондона – фешенебельный островной район миллионеров Мэйфер. Он принадлежит герцогу Вестминстерскому. По его земле проходят богатые улицы Пикадилли и Бонд-стрит. Ему же принадлежит район Белгравия, где находятся 28 иностранных посольств. Это здесь, в Мэйфер, находится «улица миллионеров» – Парк-лейн. Поселиться на ней не по карману даже крупным бизнесменам, это заповедник магнатов. На Парк-лейн расположены лучшие отели, например, «Дорчестер-отель». В нем богачи и их организации устраивают банкеты и рауты. Вот меню одного из таких банкетов: холодная лососина по-парижски; зеленый соус; винегрет из огурцов; пулярка под ароматным соусом; плов по-турецки; зеленый горошек в масле; клубника со сливками; Жемчужные бисквиты; кофе, коньяк, ликеры, сигары. Можно было бы не утруждать читателей перечислением этих блюд, если бы банкет не был устроен в связи с тем, что на нем видный политический деятель сделал доклад на тему «Мировой продовольственный кризис, голод и меры борьбы с ним»... Ешь ананасы, рябчиков жуй... Семья лорда Портмэна владеет кварталом Лондона, где расположены крупнейшие магазины, торговая улица Оксфорд-стрит и четыре площади города. Лорд Кадоган – собственник района Челси, заселенного интеллигенцией, артистами и художниками. Лорд сам решает, что будет строиться в «его» районе, и говорит о том, что хочет оставить своим внукам благоустроенный Челси.

Рядом с «Уголком ораторов», на пересечении Бэйсуотер и Эджуэр-роуд, в мостовую вделана металлическая плита. На ней написано, что когда-то здесь стояло Тайбернское дерево, на котором вешали преступников. Их душили веревочной петлей. Сейчас жертвой стала свобода слова. Ее душат неподалеку, на узенькой Флит-стрит, руками буржуазных журналистов, в студиях радио и ‘телевидения, где опытные специалисты расправляются с ней приемами модернизированной инквизиции и скальпелем нечистоплотного хирурга... Гуляя по Гайд-парку, не забывайте об одном: вас могут в любой момент попросить покинуть парк. На практике, говорят, этого никогда не случалось, но юридически это возможно. Дело в том, что Гайд-парк принадлежит королеве, и, согласно правилам парка, из него может быть удален любой человек, который неугоден хозяину (хозяйке) парка. Вот она, частная собственность. Так кому же принадлежит Лондон? Советскому человеку кажется нелепой даже постановка такого вопроса. Казалось бы, городом, его землей владеет Совет Большого Лондона, то есть столичный муниципалитет. Ничего подобного. Лондон не принадлежит Лондону, не принадлежит он и лондонцам. Он частная собственность крупных землевладельцев, торговых магнатов, именитых аристократов. Они-то и превратили Лондон в архипелаг обособленных островов. И, пожалуй, прочнее всех остальных границ – это границы социальные, классовые.

Я подошел к бродившим по Уголку двум полицейским – лондонским бобби, – один был коренастый, другой высокий, худощавый. – Я иностранный журналист, – представился я. – Слушаете ли вы, что говорят ораторы, и вмешиваетесь ли, если произносятся крамольные речи? – Нет, сэр, мы не имеем права вмешиваться, что бы ни говорил оратор. Мы только следим за порядком. У нас, знаете, свобода слова! Вроде бы впору растрогаться. Но на следующее утро я прочитал в газетах, что полиция арестовала парня, продававшего у «Уголка ораторов» газету «Морнинг стар», и конфисковала листовки с протестом против войны во Вьетнаме. Возможно, коренастый бобби волочил продавца газеты в «черную Марию», а худощавый вырывал из рук пацифиста антивоенные листовки. Так за чертой «Уголка ораторов» кончается пресловутая «свобода слова» буржуазной Англии. Ее загнали на Уголок Гайд-парка, легализовав здесь безудержное пустословие, ибо оно не оказывает никакого влияния на политическую жизнь. «Уголок ораторов» – умелое изобретение буржуазной демократии, своеобразный клапан, через который позволено так выпускать пар недовольства, что он уже никого не может ошпарить, никому не может повредить. Но зато какая красивая иллюзия свободы!

Могучий негр громил апартеид Родезии и дискриминацию цветных эмигрантов в Англии. В толпе оказались три родезийских парня, видно, сынки плантаторов, загулявшие в Лондоне. – Мы вам Родезию не уступим! – закричал один из них. – А мы сами вырвем ее из ваших рук, – ответил оратор.– Дайте срок, африканские народы, обманутые лицемерием Англии, объединятся и дадут вам такой пинок ниже спины, что вы станете от страха такими же черными, как и я сам... Люди аплодируют, и родезийские верзилы, действуя локтями, ускользают из толпы. Вопрос в том, кто прислушивается к словам ораторов Уголка? Никто. Какое влияние оказывают их речи на жизнь страны? Никакого. Больше половины слушателей – это туристы или завсегдатаи, любители поспорить после пропущенных в пабе (таверне, пивной) кружек пива. Мимоходом заглядывают лондонцы, гулявшие по зеленым полям Гайд-парка, послушают, вставят пару замечаний и отправятся домой, к очагу и неизменному «телли» – телевизору. Никто не может себе представить, чтобы премьер-министр или члены его кабинета прислушались к тому, что говорится в Гайд-парке. Но Уголок хранят, как некую витрину демократии.

Снова религиозные проповедники: методисты, баптисты, адвентисты, католики. Иезуит в сутане елейным голосом защищает папскую энциклику, осуждающую противозачаточные средства. Молодой, похожий на приказчика с прилизанным пробором, евангелист призывает слушателей «познать Христа» и покаяться в грехах. – Сейчас перед вами выступит мой друг Джон, который спас душу и возвратился в лоно церкви. На ящик поднимается здоровый парень. Он заунывным голосом, по-видимому, повторяя эти слова уже в сотый и тысячный раз, начинает заученный монолог: – Кто-то постучал в дверь моего дома. Я вышел на порог и неожиданно ощутил, что меня охватила благодать... Оратор поковырял ногтем в зубах, сплюнул и продолжал: – Я понял, что меня осенил господь, и с тех пор я перестал грешить и стал жить по библии... Хорошо одетый мужчина лет пятидесяти несет политическую ахинею: – Почему Англия переживает такой экономический кризис? Только потому, – оратор переходит на конфиденциальный театральный шепот, – что наши лейбористские лидеры, Вильсон и другие, – это коммунисты! – Оратор взвизгивает от удовольствия, что открыл такую «тайну»: – Да, они замаскировались под лейбористов, а на самом деле они агенты мирового коммунизма! Из толпы раздается скептический голос: – Тогда они действительно здорово замаскировались. – И громкий смех встречает реплику. Как я сказал, здесь иногда защищают в словесных баталиях свои права деятели профсоюзов, пацифисты, противники расовой дискриминации. Около сорока лет подряд почти каждую неделю здесь выступает левый лейборист, священник-методист лорд Сопер. Он горячо поддерживал борьбу вьетнамского народа, клеймил апартеид, гонку вооружений. Рядом с упомянутым иезуитом я видел седого мужчину, который спокойно, с неумолимой логикой защищал идеи атеизма, разделывая по косточкам библию с ее несуразностями.

Нельзя покинуть Гайд-парк, не зайдя на «Уголок ораторов». По субботам и воскресеньям здесь может выступить любой оратор и говорить, что ему заблагорассудится (нельзя лишь задевать королеву). Справочники по Лондону восхваляют Уголок как символ английской «свободы слова». На самом деле он давно превратился в трибуну для неуравновешенных чудаков, эксцентриков, религиозных шарлатанов. Выступают здесь и прогрессивные деятели, но это пустая трата энергии. Уголок превратился в еще один аттракцион для туристов и фотографов-любителей. Я провел немало часов в этом цирке «свободного слова», наблюдая за ораторами и слушателями. «Конец света близок! Беги от гнева божьего!» Этот плакат на шесте держит некий Роберт Колстон, пожилой мужчина в старом грязном пальто с небритой физиономией. Его четыре сподвижника в лохмотьях, напоминающие спившихся бродяг, неуклюже пританцовывают, распевая псалмы. Колстон подбадривает их выкриком: «Аллилуйя! Аллилуйя!» Он хриплым голосом начинает проповедь: «С тех пор, как бог меня признал...», – и молодые ребята в толпе, видно, знакомые с проповедью, прерывают его рифмованной репликой: «Я совсем рассудок потерял...» Зрители смеются и постепенно расходятся. Ораторов десятка два, они стоят на «ящиках из-под мыла», как именуют их самодельные трибуны, на небольших стремянках. Вокруг небольшая толпа слушателей, которые задают вопросы, вступают в спор, бросают реплики и не стесняются в выражениях, когда хотят сказать, что они думают о самом ораторе. На ящике немолодая женщина в модной шляпке. Она американка и защищает идею «всемирного правительства». В Лондон, по-моему, она приехала зря. Англичане недолюбливают американцев, кичащихся своим образом жизни. Как писал английский писатель Г, К. Честертон, «у настоящего американца никаких серьезных недостатков нет, беда лишь в том, что идеальный американец совершенно ужасен». – Вы должны признать,– кричит разгорячившаяся ораторша, не чувствуя настроения толпы, – что США представляют в наше время лучший образец демократии... Она переборщила, и слушатели заглушают ее криками: – А где подстрелили президента и его брата? – Ехала бы ты, тетка, обратно и восхваляла свою демократию перед американскими неграми!

Гайд-парк незаметно переходит в другой парк – Кенсингтон-гарденс. Здесь несколько десятилетий стоит дерево сказок. Его сучья, ветви, корни превращены искусным художником в фигурки гномов, фей, белок и птичек, мышей и лягушек. Жаль, что дерево начинает сохнуть и гибнет на глазах. Рядом в маленьком прудике дети (а еще чаще взрослые) пускают управляемые на расстоянии пароходики. Большие бородатые дяди запускают, разноцветные змейки. У другого пруда интересный памятник – герою любимой сказки английских ребят Питеру Пэну, мальчику, который никогда не взрослел. В таком памятнике есть что-то теплое и романтическое, оригинальное потому, что он поставлен не человеку, а литературному герою. И рядом с ним безвкусицей выглядит похожий на свадебный торт с сахарными украшениями памятник, который воздвигла королева Виктория своему мужу, принцу Альберту. И жители столицы вынуждены уже десятилетия взирать на это вычурное, переукрашенное сооружение.

Гайд-парк находиться в самом центре английской столицы. Благодаря тому, что можно ходить, сидеть и лежать на траве, здесь нет толкучки на аллеях, хотя в воскресенье отдыхают тысячи лондонцев. По извилистому пруду – Серпантину – скользят лодки. В чашу бьющего фонтана, имитируя Рим, люди бросают монеты на счастье. В конце месяца работники министерства общественных работ на полном серьезе собирают со дна монеты, подсчитывают и сдают в казну. Летом «доход» достигает 12–15 шиллингов в день, не считая иностранной валюты, зимой падает до 1–2 шиллингов. Не оскудевают резервы Банка Англии!