Автор: Ньердюр П. Ньярдвик. Название рассказа: Министерство деторождения.

Темное каменное изваяние Ингоульвюра Аднарсона высится на фоне голубого весеннего неба. Основатель Рейкьявика стоит недвижно, указуя копьем в небесную высь и строго взирая на свое селение.
Рейкьявик – прекрасный город, прекрасный со всех сторон. Если приехать с востока – скажем, через плоскогорье Хедлисхейди, – то вашему взору откроются сонные бухты, на берегу которых, точно вколоченные в землю, стоят фабрика удобрений, станция сжигания мусора и асфальтовый завод, изрыгающие всевозможные запахи. И это здесь, на юге страны, где горожане могли бы наслаждаться прекрасной природой. Заметим, что свалка ржавого железа, салотопки и кладбище догнивающих кораблей создают отменный фон для нарядных островов. Если приехать морем, то откроется такое же благолепие: ржавые сараи из гофрированного железа, которые вот-вот рухнут, и заброшенные кучи золы с видом на ледник. Ну а если явиться с неба, то самолет сядет на черную асфальтированную дорожку, проложенную среди зыбкой трясины, поросшей всеми сорными травами, какие только произрастают на исландской земле.

Рейкьявик – прекрасный город.

Мелкое озерцо, подобно насмешливому оку, поблескивает сквозь гущу немецких лебедей и пестрых уток, о которых пожарники слагают стихи. На северо-западе вздымается из моря, словно сказочная сахарная голова, ледник Снайфелльсъёкюдль. А дальше на запад взгляд не встречает ничего, кроме пустоты морского да небесного окоема. Из окна приемной директора Промышленного банка открывается вид на гору Эсйо, щеголяющую всеми цветами радуги – от голубого и через весь спектр опять к голубому. А еще дальше величаво высится Акрафьядль, основательная массивная гора, точно выструганная из дерева. Она с презрением, как черт на доброе дело, глядит на низменности.
В приемной директора банка обычно много людей, они сидят сгорбившись и глазеют на горные красоты, не задумываясь над тем, отчего же ждать директора надо непременно сгорбясь. Один из них то и дело вскакивает, словно боится прирасти к стулу. Лицом он неказист и весь зарос щетиной, словно морской еж, ногти у него грязные, как водится у людей подобного сорта. На нем коричневые башмаки, которые знавали что угодно, только не сапожную мазь. Для вящей полноты портрета упомянем, что из нагрудного кармана у него выглядывает красная расческа, а не платок или ручка, как у большинства людей. Рядом с этим человеком сидит другой, средних лет, элегантный, с должным усердием читающий газету «Прогресс», которая вызывает, у него лишь скуку. Порой он косится на мужлана, его коробит такое соседство. Сам-то он человек весьма воспитанный и щепетильный, кроме тех случаев, когда надо обмануть клиента – дело для него столь же привычное, как чтение газеты «Прогресс». Человек этот сущий пройдоха и всегда знает, что к чему. Его зовут Магнус.

Мужлан

У мужлана газеты нет. Он вскакивает уже в девятый раз, возмущение распирает его, и он бухает ни с того ни с сего:
– Черт знает что такое!
Он явно обращается к Магнусу, хотя рядом еще десяток людей, которых он с таким же успехом мог бы потревожить. Во всяком случае, так думается Магнусу. И он делает вид, что ничего не заметил, демонстративно продолжая читать газету.
– Я говорю: это черт знает что такое.
Больше Магнус уже не может делать вид, что поглощен чтением, ибо грубиян стоит прямо перед ним, широко расставив ноги, и говорит достаточно громко.
– Угу. Конечно, – отвечает Магнус и снова погружается в чтение.
– Да, – опять говорит тот и умолкает, словно хочет получить ответ на свое «да». Но Магнусу нечего ответить на это «да», ему нет дела до этого человека.
– Да! – снова говорит небритый. И снова ожидает ответа.
Магнусу все это кажется довольно странным. Он не привык к таким разговорам и не знает, к чему они могут привести. Все десять просителей уставились на него.
– Угу! – на авось повторяет он и тут же подносит к глазам газету, подчеркивая, что углублен в чтение.
– Да! Ну, на кой ляд все это нужно?
Магнус не отвечает.
– Торчишь тут по полдня и по целому дню и ждешь – «да» или «нет». Неужто эти проклятые директора думают, что людям только и дела, что натирать на заду мозоли? От этих банковских заправил толку ни на грош. Надо завести такой аппарат, который бы говорил «да» или «нет», выдавать деньги или не выдавать, смотря по надобности. Надоела мне эта хреновина. Обалдеть можно. Как, по-вашему?

Дурацкое молчание

И тут человек плюхнулся на соседний стул, который, на беду свою, оказался свободным. Стул застонал.
Бывает порой, что даже самые находчивые люди на нелепые слова могут ответить лишь дурацким молчанием. Так случилось и с Магнусом. Он растерялся от бурной речи этого с виду молчаливого человека.
Взяв себя в руки, Магнус откладывает газету и отвечает:
– Зачем вы это мне говорите, уважаемый? Если вы недовольны, то вам лучше всего поговорить с директором.
И он снова берется за газету и еще старательнее погружается в чтение. Теперь удивляется щетинистый бородач. Он привстает, открывает рот, снова закрывает, опять усаживается на стул и трет щеки. Щетина шуршит, как наждачная бумага.
Так тянется утро.
Людей поубавилось. Те, что остались, сидят сгорбясь и изнемогают от ожидания. Поутих даже тощий, который вскакивал со стула еще раз тридцать, чтобы размять ноги, дать отдохнуть заднице от жесткого сиденья и подчеркнуть усталость и неудовольствие. Магнус злится, похлопывает руками по коленям. Другие сидят, безучастно застыв в молчаливом ожидании.
Время от времени кто-нибудь встает навытяжку и важно шествует в директорский кабинет. Там все просители торчат подолгу. Неужели директора не могут побыстрей ворочать языком? Или, может быть, у них столько дел, что на приемные часы уже никаких сил не остается? Но как бы там ни было, у посетителей, когда они выходят оттуда, совсем иное выражение лица. У некоторых даже радостное. Скорее всего, это неопытные в банковских делах люди, и они хотят скрыть свою неудачу.

Приемная министерства

По мере того как приемная пустеет, человек с расческой все ниже опускает голову. Он сунул себе в рот сигарету и дымит изо всей мочи.
Но вдруг вызывают следующего. Наш щетинистый знакомец вскакивает так резво, что один ботинок его остается под стулом. После некоторой возни ему удается втиснуться в ботинок, и он навытяжку шагает к дверям. Магнус смотрит ему вслед. Ожидание продолжается.
Внизу, в кассовом зале, сидит на стуле с высокими ножками человек лет тридцати с небольшим и пересчитывает чужие деньги. Когда люди считают собственные деньги, на лице у них можно прочесть и усердие, и нетерпение: ведь итог им не безразличен. А на лице этого человека не отражается ни радости, ни печали. Бесстрастные движения и манеры говорят о том, что ему нет дела до денег, которые он считает. Он углубился в работу и явно озабочен лишь тем, чтобы не сбиться со счета.
У этого человека дурная привычка смотреть на руки, которые берут деньги или отдают их. Он никогда не поднимет взгляд, пока считает, хотя движения у него автоматические, и никогда не посмотрит в глаза – руки клиентов рассказывают ему не меньше. Грубые мозолистые пальцы моряка сгибают кредитки твердой, уверенной хваткой. Скрюченные и почти безжизненные пальцы стариков еле шевелятся и подолгу держат, словно пересчитывая, несколько жалких крон. Проворные, порывистые пальцы спекулянтов хватают пачку бумажек уверенно и твердо. Желтыми от табака пальцами вцепляется в деньги трясущаяся рука пьяницы. А вот медлительные и осторожные пальцы слепца так тщательно ощупывают банкноты, будто все органы его чувств находятся в кончиках пальцев. Порою пальцы эти долго преследуют кассира даже после работы и донимают во сне. Бескрайнее море шевелящихся пальцев. И все они докучливо, словно попрошайки, требуют от него денег, денег, денег.

Кассир

Кассир явно не относится к разряду счастливчиков. Об этом свидетельствует тень, которая не исчезает полностью с его лица, даже если он поворачивается к свету. Лицо у него утомленное и даже чуть скорбное. Людям, которые стоят перед этим человеком и ждут своей очереди, сразу же приходит на ум, что он страдает какой-то болезнью. Однако такая догадка неверна. Просто какой-то вопрос угнездился в закоулке его мозга, и вопрос этот, как ни крути, ни верти, ему не решить.
Он сидит, слегка ссутулясь, и смотрит, как руки клиентов, точно жадные паучьи лапы, выхватывают из его рук деньги, и вдруг перед глазами его возникает лапища с черными ногтями, принадлежащая небритому, с которым мы только что познакомились. Кассир не поднимает взгляда. Руки уже давно перестали возбуждать в нем любопытство к их обладателям.
– Спасибо, друг! – говорит обладатель медвежьей лапы, забирая деньги. Теперь вид у него стал куда смелее, нежели когда он входил в кабинет директора. Небритый спешит со своей ссудой прочь из банка прямо под дождь, и не остается никаких следов его пребывания, кроме каллиграфически выведенного пятизначного числа в ведомости.
Близится полдень.
Люди ждут.

Очередь

Ждут и ждут в длинной очереди перед кассиром и разглядывают его. Ждать ведь скучно. Люди видят, что волосы у кассира поредели, а правый угол воротничка загнулся. Они замечают, что на подбородке он во время утреннего бритья пропустил несколько волосинок.
Вот так пристально рассматривают его люди.
Никому и в голову не приходит, что у такого человека есть свои проблемы, он чем-то болен. Кое-кто решил также, что звезд он с неба не хватает. Возможно, это и правда. Конечно же. Чего бы ему вдруг хватать звезды с неба?
Кассира мало трогают мысли людей о нем, ибо он ничего об этих мыслях не знает. Между ним и людьми – пропасть, через которую переходят только деньги.
Этого кассира, который посажен считать деньги и которого ждут люди, зовут Стефаун Халльдоурссон. Ему в эти дни приходится нелегко, потому что он ждет ответа на вопрос, который задал миру, – вопрос этот касается права человека на существование. Оттого-то ему и кажется, что утро тянется бесконечно долго. И трудно сказать, для кого время тянется медленнее: для стоящих перед ним или для него самого.

Толпа

Вид толпы перед кассой меняется по мере того, как тает утро. Большинство маклеров уже ушло, и остается простой люд: клиенты, вносящие свои грошовые вклады в конце месяца и берущие их назад в середине следующего. Люди вымокли на дожде, и от них идет неприятный запах мокрой одежды. Когда кассир изредка поднимает глаза и видит, как все эти жалкие, продрогшие люди переминаются в очереди, ожидая своих собственных денег, он думает о том, как мало величия у его народа. После этого он поднимает глаза и того реже.
Но еще до обеденного перерыва его отрывает от арифметики знакомый голос. Перед ним стоит Магнус. С лица кассира мгновенно, словно штукатурка от стены, спадает тень. С Магнусом они друзья.
– Здравствуй, Стефаун! – говорит Магнус.
– Привет! – говорит кассир. – А я уж думал, ты сегодня не придешь.
– Ну, без меня-то не обойдется. Утром я немножко задержался, а тут очередь набежала, вот и пришлось подождать. Ну, как дела?
– Хочу с тобой поговорить. Нужно, чтобы ты мне помог.
– Сделаю все, что могу.
– А не выпить ли нам кофейку сегодня или завтра?
– Сегодня нет. А завтра с удовольствием.
На улице все еще дождь, и люди жмутся у входов в магазины, у стен домов и всюду, где можно укрыться. Вид у всех кислый, они молчаливы и смотрят с ненавистью, будто надеясь остановить ливень одним лишь взглядом. Стефаун не может позволить себе удовольствие постоять и поглазеть на дождь и идет домой, широко шагая по лужам. Лишь теперь он чувствует, что голоден. Хлюпающие машины проносятся по мокрым улицам, колеса, разбрызгивающие воду по асфальту, создают нудный, однообразный шум. Несколько мальчишек бегут вприпрыжку. На углу томятся люди под сплошной крышей из зонтов, дожидаясь, когда можно будет перейти улицу. Один Ингоульвюр Аднарсон невозмутимо стоит под дождем и оглядывает спокойным взором основанное им поселение.

Немецкий марш

На лестнице Стефауна оглушает привычный полдневный немецкий марш, который так любят передавать по радио, в нос поочередно шибает вонь солонины, пеленок, горохового супа, полутухлой рыбы, жареного мяса, гуталина, кухонного чада и кофе, смотря по тому, на каком этаже он находится. На площадках нужно глядеть в оба, чтоб не наступить на кучу промокших и покоробленных башмаков и грязных детских сапожек.
Лестница сотрясается от прусского духового оркестра, рева малышей и бабьей перебранки. Когда он, наконец, добирается до своего этажа, аппетит его бесследно исчезает. Ему приходит на ум, что должен же он иметь право обонять свой собственный запах, а не вонь целого народа. Однако вонь ни у кого не спрашивает, куда ей лезть, и явно находит лестницу весьма удобным для себя местопребыванием. Стефаун входит в свою квартиру и встречается, наконец, с родным запахом.
В кухне стоит молодая и красивая брюнетка. При виде ее глаза у него теплеют. Она бросает на Стефауна быстрый, серьезный взгляд. И, стройная и тоненькая, словно молодое деревце, подходит к нему. Походка ее дает знать, что в теле женщины есть какое-то таинственное бремя. Для него остается загадкой, как эта странная тайна может скрываться в таком хрупком теле. Он чувствует мягкую щеку жены у своей щеки, и ладони у него внезапно делаются горячими. Наконец они разнимают объятия, он проходит в комнату, садится и, дожидаясь обеда, читает газету «Возрождение». Вскоре жена зовет его на кухню. Обедают молча. После обеда сидят в комнате за чашкой кофе и отдыхают. Он наслаждается тишиной и отсутствием мыслей. Но в молчании жены угадывает вопрос.
– Все еще нет ответа, – говорит он. – Надо ждать.
– Прошло уже больше месяца, – говорит она. – Что толку ждать? Может быть, они и вовсе не ответят.
– Нет, дружок, они всегда отвечают.
– Да, так-то оно так. А мне иногда кажется: хорошо, что нет ответа. Все-таки пока есть какая-то надежда. А придет ответ, и надеждам конец. Если он вообще придет.
– Не надо так говорить. Ты ведь знаешь, что ответ может быть и положительный.
– Ой ли? Ты уверен?
– День еще не кончился. Может быть, ответ придет еще сегодня.
– Да, может быть. Я, правда, уж изверилась.
– Не бойся. Все будет хорошо.

Страх

И вот ему уже пора уходить. Она остается в страхе и тревоге. Он наговорил ей много утешительных слов, попытался рассеять ее страхи, но сам-то знает лучше, нежели она, – нечего и думать о том, что мечта их сбудется. Оттого он уходит грустный. Страх держит и его в своих цепких лапах. Вонь, гнавшаяся за ним наверх, сопровождает его вниз. До самых дверей. А там опять начинается дождь, который преследует Стефауна всю дорогу до самого банка.
Вскоре после обеда, когда Стефаун Халльдоурссон снова сидит за работой, приходит посыльный и протягивает ему бурый конверт, вид которого Стефауну давно знаком. Это ответ. Ответ, таящий в себе судьбу его семьи, безгласный лежит перед ним, а Стефаун не может открыть его раньше, чем через два часа. Мы-то с вами знаем, каково у него сейчас на душе. Ведь если ждешь ответа, все идет хорошо лишь до того дня, когда он приходит. А затем у людей начинается ломота в костях, они напропалую курят, расхаживают по комнате и беспрерывно говорят по телефону.
Стефауну же приходится сейчас считать деньги. И, пожалуй, впервые в жизни он не боится ошибиться в счете.
Стефаун почти не верит в удачу, и все-таки теплится надежда, что, может быть, осуществленная мечта лежит у него прямо под рукой. Воображение его разыгрывается. Лихорадочно отсчитывая деньги, он мысленно представляет себе, как приходит, сияя от радости, домой, торжествующе размахивая бурым конвертом, и видит, как у жены в глазах усиливается тот таинственный черно-искристый блеск, который обращен только к нему одному. Чувствует, как радость победы играет в крови, бежит по каждой жилке. Они стоят, держа в руках счастье в буром конверте… Но все эти картины вмиг сгорают дотла, когда, окончив работу, он вскрывает конверт. Там написаны слова, хорошо ему знакомые по прежнему опыту:
«Нами получено Ваше прошение от 8-го числа прошлого месяца. По тщательном рассмотрении дела министерство на основании положения о выдаче лицензий на рождение ребенка не сочло обстоятельства, изложенные Вами в вышеупомянутом прошении, отвечающими условиям, которые министерство ставит для выдачи лицензий. Вместе с тем министерство обращает Ваше внимание на то, что в случае пересмотра вышеуказанного положения о выдаче лицензий на рождение ребенка Ваше прошение будет автоматически принято к рассмотрению без возобновления его с Вашей стороны.
Министерство деторождения.
Подпись. Печать».